"Долгое время, начиная с 1875 года, мы оставались, если не равнодушными, то, по крайней мере, простыми зрителями, если угодно, глупые, но во всяком случае героической борьбы, которую вела горстка герцеговинцев и босняков против пятисотлетнего жестокого турецкого господства. (...) В наших глазах, даже при действительно холодном участии русского общества, Сербия томилась в неравной борьбе с государством, которое мы поспешили назвать умирающим "больным человеком". С состраданием, но без решимости положить конец злу, мы привыкли к крикам и мучительным стонам десятков тысяч болгар, истерзанных, с истекающей кровью под жестокими ударами турецких ятаганов."
"Война была объявлена... Споры прекратились, и те, кто страстно желал войны, и те, кто был решительно против, объединились в одном горячем желании - успеха нашего оружия, триумфа России над ее старым врагом".
Оживление, однако, наблюдалось только в образованных кругах российской столицы. Путешествуя поездом из Москвы на Украину, Утин видит безразличие к войне. Только в Киеве ситуация меняется:
"Все было охвачено необычайным, беспредельным спокойствием; не было даже признаков того сильного возбуждения, которое обычно вызывает война. Вы садитесь в вагон и слышите, как люди говорят о совершенно других вещах, смеются, шутят, заигрывают с соседями, как будто происходящее там, далеко, их совершенно не касается. ... Если бы в то время появился иностранец, не знающий о последних событиях, то, даже пересекая всю Россию, он не догадался бы, что в стране война. (...)
Только в Киеве впервые можно было заметить что-то необычное, какое-то движение, чуждое мирному времени, почувствовать, что Россия действительно воюет...".
Действительно, Украина была одной из главных баз для формирования русской армии для войны 1877-1878 гг. Дело не только в географической близости, но и в ином сознании народа - несмотря на то, что Украина оставалась частью Российской империи, происходила самоидентификация украинской нации.
Амбивалентное отношение к Европе - от "почему мы не такие, как они" до "они должны пасть к нашим ногам".
"Вскоре мы проехали российскую границу и через два-три часа были в Яше.
"Европа!" - невольно вырвалось у всех. Да, Европа - все это чувствовали, все это видели, все это ощущали. (...)
То ли потому, что Кишинев близко к Яссам, то ли по какой-то другой причине, но я слышал это много раз:
- Скажите, пожалуйста, почему мы такие неудачники, почему мы не можем обустроить свою жизнь и свои города достойно? Разве вас не оскорбляет, не злит, когда сравнивают Кишинев, из которого вы уехали несколько часов назад, с Яссами?".
"Проезжая через Румынию, мы представляли, что румыны должны пасть к нашим ногам и смотреть на нас как на богов. Этого не произошло, скажем прямо, для этого не было причин, и мы были оскорблены. Мы были возмущены тем, что не встретили рабского обращения, и удивлены тем, что они не отказались от права высказывать свое мнение по вопросам, которые влияют на их существование - "быть или не быть" их политической независимости. Действительно, что за странное требование - требовать права голоса! Как только мы заметили их стремление в отношениях, мы тут же стали использовать самый ничтожный повод, чтобы обвинить их чуть ли не в "черной неблагодарности" и других и столь же необоснованных преступлениях."
И в Османской Турции жизнь была более цивилизованной, чем в России.
"Я выехал из Свиштова в Тырново в самом солнечном настроении. Погода была прекрасная, светило солнце, все были веселы и счастливы. Люди, пейзажи, цветы - все соответствовало нашему настроению. Иногда, правда, мысль о грядущем будоражила, воображение спешило на помощь вопросам, и в едва уловимом уголке я видела картину, которая пугала...
Перед нами лежала чудесная дорога - прекрасный пейзаж, великолепное шоссе, образцовые мосты, мраморные фонтаны, прозрачная холодная вода. Где мы? Неужели мы в нецивилизованной, дикой Турции? И снова мы думаем о родине, и грустные сравнения повергают нас в томительно плохое настроение".
"Когда мы отправились в путь, мы ожидали увидеть совершенно разрушенную страну, запущенные поля, развалины повсюду, людей, диких, как звери, бродящих без крова. Мы представляли себе, что увидим ужасную картину человеческих страданий и голода. В Болгарии не было ничего подобного. Все поля засеяны, кукуруза растет высоко, прекрасное зерно, большие стада, люди не просят милостыню во имя Христа. Повсюду деревни и дома выглядели приятнее, чем в нашей стране. Мы не удивлялись.
- Что они нам рассказывали - мы повторяли одно и то же - о бедах болгарского народа, о страданиях. Что им еще нужно, они живут лучше нас, они богаче нашего народа! (...)
При честном правительстве Болгария через несколько лет будет неузнаваема. Вряд ли в Европе найдется другая более богатая страна по плодородию земли. А болгары - очень трудолюбивые, трезвые и разумные люди, и это доказывает тот факт, что все они посылают своих детей в школу".
Верит ли Болгария в Санта-Ивана?
"Раньше я спрашивал более продвинутых и образованных болгар: "Почему ни один мускул не дергается при чтении этого заклинания?".
- Не называйте это равнодушием, называйте это потерей веры - вот что они мне отвечали. - Мы с вами понимаем, что означает этот отрывок из воззвания: "Объединяйтесь под русскими знаменами, чьи победы так часто прославляли Дунай и Балканы. Содействуя успеху русского оружия, усердно помогая ему всеми силами, всеми средствами, которые от вас зависят, вы будете служить своему делу - прочному возрождению болгарской земли." Мы с вами понимаем, - добавил болгарин, - что в этих словах есть решимость, обещание, что наше освобождение будет достигнуто, но народная масса относится к этому скептически, из опасения, что она должна дорого заплатить туркам за свою симпатию к вам, русским. Не обвиняйте нас в этом недоверии! Правда, победы русских знамен не раз прославляли Дунай и Балканы, но эти победы до сих пор не принесли нам ничего, кроме горя и новых страданий! Разве не помогали вам болгары во всех прежних войнах с нашими врагами? (...) Каждый раз турки заставляли нас платить своей кровью за эту помощь, за их сочувствие к вам!".
"Я хорошо помню, как в первый или второй день моего пребывания в Тырново я встретил болгарина из партии "Молодая Болгария" (Евг. Утин имеет в виду революционную организацию "Болгарская Омладина", базировавшуюся в Румынии и поддерживавшую дело Левского - б.р.), который, когда я спросил его о гражданском правлении князя Черкасского, стал горько жаловаться на установленный порядок.
- Чем вызвано ваше недовольство? - спросил я.
- О! Очень скоро нам дали почувствовать, как они смотрят на нас! Первыми же своими шагами они показали нам, что приехали в Болгарию не для того, чтобы войти в наше положение, а только для того, чтобы приказывать и распоряжаться, не обращая никакого внимания на наше мнение и наши идеи!
Я нашел этот обзор наглым и потребовал фактов.
- 'Вам нужны факты, - продолжал болгарин, - пожалуйста'. Еще до того, как русские войска перешли Дунай, - начал он говорить, - болгарская депутация отправилась в Плоешти. Она была очень милостиво принята самим императором, князь Горчаков тоже был приветлив, а затем с ней обошлись совсем по-другому. Им резко заявили, что они не заинтересованы ни в каких депутациях, что они не смеют думать, что явились как представители болгарского народа, что в Болгарии нет и не будет никакого политического представительства, и угрозами посоветовали выбросить из головы все политические стремления. Представьте себе, - разочарованно продолжал болгарин, - когда один из членов делегации попросил сделать несколько замечаний, на него громко закричали: "Нам не нужны ваши мнения, вы обязаны только слушать и исполнять, а не рассуждать!". "Скажите, пожалуйста, - добавил он, - так ли вы обращаетесь с людьми, которые не совершили никакого преступления, потому что мы думали, что так обращаются только в Турции.
Конечно, я не придал этому рассказу никакого особого значения, я полагал, что такой прием болгарской депутации был результатом недоразумения или просто случайного настроения губернатора Болгарии; к сожалению, это был далеко не последний подобный рассказ, и далеко не последняя жалоба болгар на грубое обращение".
Россия подталкивает болгар к покорности, а не к освободительному восстанию
"Я должен признаться, что мы не только не хотели использовать подъем народного духа, но и не верили, что революционное движение может спровоцировать партизанскую войну где-либо на театре военных действий. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы предотвратить народное восстание болгар. Когда мы вошли в Болгарию, мы сказали народу, что он имеет право на нашу защиту не из-за своего вооруженного сопротивления туркам, а из-за своих вековых страданий и крови мучеников, в которую всегда были погружены он и его предки. Мы ценили только их пассивные страдания, но не уважали их вековую борьбу и их попытки добиться освобождения с оружием в руках. Вместо того чтобы призвать болгар к народному восстанию против ненавистного врага, мы, наоборот, говорили им, что их "сила и спасение" в том, чтобы быть послушными русским властям и строго выполнять их приказы. Поэтому мы должны были быть совершенно равнодушны к знаменам, под которыми будут выступать болгарские партии. Только мы не были равнодушны. Когда мы въехали в Болгарию, мы опасались революционных настроений и поэтому с подозрением относились к "Молодой Болгарии". Так же, как к ней относился Митхад-паша, пытавшийся тонкими интригами и путами лишить их лозунга "Свобода или смерть!".
Мечты о блицкриге и захвате Константинополя, для "братьев" - кнут
"Поспешность типична и характеризует все гражданское правительство. Оно не обдумывается долго, не анализируется, оно совершается снова и снова, а как это будет сделано, - вопрос второстепенный! Можно спросить, зачем нужна была такая спешка? Она объясняется двумя причинами: первая - абсолютное незнание страны, в которую мы вступаем; вторая - массовое убеждение, что через два-три месяца мы окажемся перед стенами Константинополя, и вся Болгария будет в наших руках."
"В работе не было единства, все зависело от субъективных представлений того или другого: один был истинным защитником болгар и старался вызвать их любовь и симпатию к русским; другой был в какой-то мере защитником турок и относился к болгарам очень сурово.
- "Я знаю, что "братушки" меня не выносят, - сказал мне один начальник округа, когда мы объезжали его владения и останавливались в деревнях, - но мне все равно. Эти люди плохие, и с ними надо обращаться сурово. Сейчас они боятся меня, потому что знают, что им ничего не сойдет с рук: если он виновен - двадцать пять нагаек (плетей - б.р.)! Пусть боятся!
- "Подождите, - возразил я, - плеть - слишком глупое средство завоевать дружбу болгар. (...) Вы забываете, что мы пришли освободить их! А вы - с копьем!
- Поверьте, для них копье - лучшее освобождение! (...)
Пример оказался заразительным, и использование кляпа быстро передавалось от одного к другому. К сожалению, ему было дано право гражданства, и кто только не злоупотреблял этим оригинальным инструментом цивилизации! Болгары явно были не в восторге от такого правила, вместе со всеми бедами и страшными жертвами войны. Кстати, это порой плохо скрываемое недовольство и послужило источником обвинений в неблагодарности и разврате."
"Если правда, что в России нет людей, подготовленных к такой работе, то не является ли это лучшим доказательством того, что мы не должны импортировать наши пути в Болгарию, что мы не должны организовывать гражданское правительство в этой стране? Не лучше ли освободить этот народ от пятивекового рабства и позволить ему устроить свою политическую жизнь так, как он считает нужным? Пусть болгары выйдут не хуже сербов, которые сумели организовать свою политическую жизнь без внешнего надзора, и она покоится на прочном фундаменте".
Удивление воинственным духом болгар
"Мы не могли поверить, что в Стара-Загоре есть турки, ведь всего за несколько часов до этого мы получили информацию о победе генерала Гурко под Новой Загорой (...).
На войне как-то легко и охотно веришь, когда слышишь слово Победа! А другое роковое слово - Поражение - обходишь стороной (...)
- Вы не вовремя пришли к нам, - обратился ко мне офицер. - И я не могу выразить, насколько это обидно, ведь до сегодняшнего дня все шло так хорошо, как по маслу. Что делать, мы столкнулись со страшной силой, они могли бы нас всех уничтожить, сколько людей мы потеряли, сколько "братьев" погибло, а с ними и наши лучшие офицеры.
- Как сражались болгары? - спросил я.
- Молодцы, дай Бог, чтобы они все так сражались. Они впервые шли в бой, а наступали как опытные воины, столько пало, половина осталась в строю".
Мысли автора о несправедливом отношении к русским
"Казалось бы, естественно не быть слишком требовательным к болгарам, но мало что казалось естественным. Напротив, во время наших неудач мы были особенно враждебны к болгарам. Мы были оскорблены и тяжелы из-за наших потерь и переносили свою злобу на них, обвиняя их во всевозможных пороках и преступлениях. (...) Одно из первых обвинений против болгар, которое можно было услышать в самой Болгарии и в различных газетных корреспонденциях, было связано с их так называемой "неблагодарностью". (...)
Народная привязанность никогда не бывает платонической, и те, кто просит болгар, в самые страшные для них минуты, склониться перед русскими, доказывают только, что они не имеют ни малейшего представления о характере отношений между нами и славянскими народами в течение последнего столетия. Поразительны были наши требования благодарности, наши требования рабского почтения к болгарам".
"Мне приходилось достаточно часто слышать о щедротах, которыми Россия осыпала болгарский народ. На самом деле, до нынешней войны с нашей стороны не было сделано ничего, чтобы серьезно изменить его поистине трагическую судьбу. Поскольку ничего не было сделано, мы не имеем права требовать восторженной благодарности, и у нас нет оснований обвинять болгар в том, что они проявляют свою благосклонность к нам с недостаточным усердием. Подводя итог, позвольте спросить: откуда берется обвинение в неблагодарности? Есть две причины. Во-первых, крайне ограниченное знание истории болгарского народа, преувеличенные представления о якобы оказанных нами болгарам в прошлом услугах и, наконец, какое-то совершенно фантастическое представление о безграничной любви южных славян к нам. Этот народ чужд сантиментов и не знает платонической любви. Он отплачивает любовью только за реально оказанные услуги, а не за слова и намерения. До конца последней войны болгары не получали от нас ничего, кроме добрых намерений. И они могут считать эти намерения не совсем искренними".
"Наши особенности, сложившиеся исторически, являются еще одной причиной наших чрезмерных требований благодарности. Наше общество развивается шагами черепахи. На протяжении веков мы были унижены сначала под татарским владычеством, затем под внутренним игом в эпоху московитов. Слишком тесно общаясь с татарами, мы почти не чувствовали потребности в независимости. Некоторые реакционеры, скрывавшие чувства и мысли своих лакеев за завесой нашей социальной незрелости и неподготовленности, представляли ее как иноземное чудо, неприменимое к самобытному русскому народу. Это продолжается и сегодня. В силу прошлого, с которым мы еще не расстались, мы смотрим на каждый незначительный успех в нашей общественной жизни не как на нечто в порядке вещей, а как на подачку, зависящую от благоприятного случая. Захотят - дадут, захотят - не дадут; сегодня дали, завтра возьмут. При таком отношении к естественным надеждам общества, которое, по собственным словам, вышло из состояния дикости, понятно, что в силу исторических преданий мы умеем только благодарить. Благодарность не слетает с наших губ. Нас гладят по голове - мы благодарим, нас хорошенько шлепают за какую-нибудь шалость - мы немного ворчим, но в нашем ворчании слышится благодарность за полученный урок, как это делают послушные дети.
Логично, что поскольку исторически нас воспитывали с чувством благодарности, мы требуем этого от других людей, которым посчастливилось или не посчастливилось встретиться с нами. Они обязаны благодарить, а за что - это уже другой вопрос".
"А от болгар мы с самого начала требовали коленопреклонения, настаивали на нем даже в те дни, когда наше покровительство навлекало на них беды, описанные в предыдущей главе. За чрезмерным требованием благодарности в то время, когда благодарить было еще не за что, последовало значительное охлаждение неожиданного влечения, которое мы испытывали к южным славянам. Вопрос о "благодарности" не лишний. Сейчас чувствуется некоторый холодок, в будущем он может сформировать недружественные отношения между нами и другими славянскими народами, и это плохо отразится, когда станет возможным осуществить общеславянский союз. (...)
Болгарский народ стал тем бедным Макаром, на голову которого, согласно русской пословице, падают все камни. Он стал и грабителем, и жестокосердным, и не желающим отстаивать свою независимость. Невежество и апатия также объявлялись его виной. Мы даже почти начали обвинять его в относительном процветании, которое заметили те, кто думал, что увидит нацию нищих".
Коментари
Публикуване на коментар